— Изящные шкатулочки, вазочки, чашки — обычный хлам. — Дрон оторвала взгляд от города и повернулась ко мне. — Значит, мы собираемся посетить ювелирную лавку.
— Да.
— Сомневаюсь, что ты узнаешь там что–то новое. Едва ли кому–нибудь тут известно, где сейчас Пенни Роял.
— Я иду на ощупь и проясняю обстановку. Думаю, уйти отсюда немедленно было бы опрометчиво. Нужно еще кое–что разузнать.
С этими словами я вернулся в номер, описать который можно было бы одним словом — «скромный». По версии Масады. Здесь стояла мебель, сплетенная из флейтравы, залитая тонким слоем прозрачной смолы. В кухонном уголке громоздился автомат, выдающий несколько странноватых напитков и закусок, — сюда его, несомненно, засунули, чтобы заставить постояльца тратить деньги в ресторанчике этажом ниже. Кроме того, ванная представляла собой тесную санитарную кабинку из тех, что встречаются на маленьких звездолетах. Я подошел к кровати, взял свой рюкзак и надел его.
— Ты идешь?
Рисс злобно зашипела, но последовала за мной в фойе. За стойкой сидел веселый котофицированный толстяк. Поднявшись, он ухмыльнулся:
— Не забудьте маску.
Покопавшись в рюкзаке, я вытащил респиратор, мужчина кивнул, и тут его ухмылка застыла: он перевел взгляд на Рисс. Миновав вращающуюся гермостворку, мы оказались на узкой улочке из того же камня, на котором стоял город. Вдоль зданий тянулись выдолбленные пешеходные тропки–тротуары, а середина улицы, предназначенная для немногочисленного наземного транспорта, была выложена белыми керамическими плитками. Я вдохнул спертый сырой болотный воздух, горло перехватило, и я поспешно надел маску. Сверившись с заложенной в «форс» картой, я повернул направо и двинулся по дороге, преследуемый неистребимым дежавю. Я никогда не был на этой планете и все же чувствовал, что смог бы найти магазинчик «Маркхэм» и без карты. Я ускорил шаг, пытаясь стряхнуть неприятное ощущение, но, в отличие от предыдущих случаев, оно лишь усиливалось по мере приближения к месту назначения.
В центре города была небольшая площадь, окруженная с четырех сторон маленькими барочными церквями, словно бы перенесенными сюда прямиком из какого–нибудь древнего итальянского городка на Земле. Одна из них даже действовала; ведь религия — недуг, почти не поддающийся излечению, даже тогда, когда народ страдает под гнетом жестокой Теократии. Три других храма превратились в административный и торговые центры. Посреди площади возвышался объект, скрытый строительными лесами и серебристой мономерной тканью. Очевидно, общество все еще спорило, что делать с Клетью. Некоторые считали, что ее стоит сохранить как часть истории и туристическую достопримечательность. Другие все еще помнили друзей и родных, погибших в Клети, и требовали снести ее, заменив фонтаном.
Пройдя под аркой, я оказался в торговом центре — или перестроенной церкви. Покупатели старались не глазеть на мою спутницу, но ускоряли шаг, словно стыдясь своей грубоватой провинциальности. Хотя в магазинах тут имелась всевозможная продукция Государства: «форсы», респираторы на основе мягких силовых полей, атомные ножницы, фабрики–чемоданы — да все что угодно. А в одной витрине я увидел манекены, представляющие разные виды человеческих модификаций, и догадался, каким товаром там торгуют. А впереди уже мерцало силовое поле на входе в лавку «Маркхэм». За щитостеклом витрины на дисплеях сверкали ювелирные изделия. Время от времени силовые поля подхватывали драгоценности, заставляя их танцевать в воздухе, и подмигивали голограммы с указанием цены.
Я застыл на месте, ошеломленный — зрелище вдруг показалось мне удивительно и ужасающе пошлым. Потом повернулся и окинул взглядом другие магазины перестроенной церкви, отчего–то чувствуя себя оскорбленным. За арочным проходом мелькнула Клеть. Шум вокруг меня вдруг утих, суматоха улеглась, растаяли лавки — и я увидел первоначальный интерьер церкви, простой и строгий.
Ряды людей стоят на коленях на каменном полу, одежда их изорвана, и у всех выпирают животы, как будто все они, включая мужчин, беременны. Но тряпье на самом деле скрывает сколов — крупных, похожих на тлей существ, снабжающих людей кислородом в обмен на кровь. Люди громко молятся, бросая опасливые взгляды на облаченных в черное прокторов, религиозную полицию Теократии. Те патрулируют здание, помахивая электрошоковыми дубинками. Я смотрю в сторону открытых деревянных дверей, вижу Клеть и чувствую, как глаза наполняются слезами.
Пятеро, сидящие в ней, обнажены, истощены, глаза их ввалились. Они знают, что десять дней, отпущенные им на примирение с Господом, подходят к концу, потому что кислородные баллоны уже выкачены на площадь — и собирается толпа. Ниша под Клетью наполнена вязанками сухой флейтравы — но в нашем лишенном воздуха мире хворост не загорится без питающего пламя кислорода. Этот спектакль теократы приезжают смотреть издалека, даже с Веры, Надежды и Милосердия. Я не могу спасти их, и наша революционная ячейка тоже не может. Но термитный брусок, подсунутый мною в топливо, дарует несчастным быстрый конец, и к ним, возможно, присоединятся несколько глазеющих теократов. Я не останусь, чтобы посмотреть. Хватит с меня бессмысленного бунта, деньги, медленно и тайно скопленные мною, обеспечат мне бегство с этой планеты на корабле контрабандистов. Мне не по себе, но я знаю, что пришла пора позаботиться о себе.
— Ты можешь отправиться с нами, — сказал мне капитан контрабандистов. — Или же мы высадим тебя на станции Миранда.